Немцы появились в городе неожиданно.

Сначала, осторожно ворочая пушками из стороны в сторону, будто принюхиваясь, прошли танки, потом прикатили огромные грузовики, и город сразу стал чужим.

Борька перебегал от дома к дому, прячась за углами, чтобы его не увидели немцы. Но они занимались своими делами, и никто не смотрел на Борьку. Тогда он пошёл прямо по улице, сунув для независимости руки в карманы. А сердце билось тревожно. Он шёл через весь Гомель, и его не останавливал никто.

Он вышел на окраину. На месте домов торчали печные трубы, как кресты на могилах. За трубами, в поле, начинались траншеи. Борька пошёл к ним, и снова никто не окликнул его.

Озираясь по сторонам, Борька прыгнул в траншею. И разом всё в нём застыло, будто остановилось сердце. На дне траншеи, неудобно раскинув руки, лежал среди пустых гильз солдат с чёрным лицом.

Солдат лежал спокойно, и лицо у него было спокойным.

Рядом, аккуратно прислонённая к стенке, стояла винтовка, и казалось, что солдат спит. Вот полежит немного и встанет, возьмёт свою винтовку и снова станет стрелять.

Борька смотрел на солдата, смотрел пристально, запоминая, потом повернулся наконец, чтобы идти дальше, и рядом увидел ещё одного убитого. И дальше, и дальше вдоль траншеи лежали люди, недавно, совсем ещё недавно живые.

Вздрагивая всем телом, не разбирая дороги, Борька пошёл обратно. Всё плыло перед глазами, он глядел лишь себе под ноги, голова гудела, звенело в ушах, и он не сразу услышал, что кто- то кричит. Тогда он поднял голову и увидел перед собой немца.

Немец улыбался ему. Он был в мундире с закатанными ру­кавами, и на одной руке у него — от запястья до самого локтя — часы. Часы...

Немец сказал что-то, но Борька не понял ничего. А немец всё лопотал и лопотал. А Борька не отрываясь смотрел на его во­лосатую руку, увешанную часами.

Наконец немец повернулся, пропуская Борьку, и Борька, ози­раясь, пошёл дальше, а немец всё смеялся, а потом поднял автомат — и всего в нескольких шагах от Борьки брызнули пыль­ные фонтанчики.

Борька побежал, немец захохотал вслед, и тут только Борька понял, что эти часы немец снял с наших. С убитых.

Странное дело — дрожь перестала бить его, и хотя он бежал, а немец улюлюкал ему вслед, Борька понял, что он больше не боится.

*

Они шли лесной тропой, и ноги их утопали в тумане. Вот и кузня. Дед отомкнул дверь, шагнул вперёд, остановился, словно раздумывая, потом глянул по сторонам: на холодный горн, на чёр­ные стены.

Они развели огонь, и он замельтешил, весело переплетаясь в красные косицы.

Молоты стучали, железо послушно гнулось.

И вдруг дед молот остановил:

• Вишь... Вишь, она, сила-то, и железо гнёт...

Облокотясь о колено, смотрел дед в горн, в утихающий огонь

• Нет, ты не слухай меня, старого. Потому как сила силе рознь, и не набрать немцам на нас никакой силы...

Вдруг они обернулись на свет неожиданно распахнутой двери и увидели немца с автоматом на груди. Лицо у немца было розовым, и голубые глаза улыбались. Шагнул фриц через порог, сказал что-то деду по-своему.

Дед пожал плечами.

Снова повторил румяный немец свои слова. Дед головой мот­нул.

Посмотрел на деда немец прозрачными глазами и вдруг ав­томатом повёл — брызнуло из ствола пламя.

Увидел Борька, как не на немца, нет, на него, Борьку, по­смотрел в последний раз дед, медленно оседая, роняя из рук малый молоток — «серебряный голос».

Метнулся к фашисту Борька и услышал, как стукнул молот о вражескую каску. Выскочил из кузни, глянув в последний раз деду в лицо...

*

Борька шёл целый день, выбиваясь из сил, ночевал в чёрной холодной бане на задах какой-то тихой деревни. Едва забрезжило, он пошёл снова, всё дальше и дальше уходя в глубину леса, пытаясь найти партизанский отряд. Вторую ночь он провёл в ель­нике, трясся от холода, но всё-таки выдюжил, и утром опять пошёл, и снова шёл целый день, а когда уже совсем выбился из сил, когда поплыли от голода оранжевые круги перед глазами, сзади скрипнул снег...

Борька резко обернулся, перехватывая поудобнее автомат, и тут же сел, слабея, в сугроб: на него смотрел молодой парень с карабином в руках и с красной полоской на ушанке.

*

Командир спрашивал строго. Когда Борька рассказал о себе, «батя» сел на круглую чурбашку, заменявшую стул, и уставился в пол. И так сидел молча, будто забыл про Борьку. Борька кашлянул в кулак, переминаясь с ноги на ногу, «батя» взглянул на него пристально и сказал парню, который привёл Борьку:

— Поставьте на довольствие. Возьмите к себе, в разведгруппу. Ну, а оружие...— он подошёл к Борьке и ткнул тихонько в бок.— Оружие он, как настоящий солдат, с собой принёс...

Серёжа, тот самый парень, который нашёл его в лесу, тащил на спине к партизанам, а потом стоял рядом с ним перед «батей», теперь стал Борькиным командиром, начал учить его военному делу.

*

Борька шёл в деревню, в незнакомую деревню, к незнакомому человеку, и этот человек должен был по одному лишь паролю проводить Борьку на станцию, к какой-то женщине. Женщина эта приходилась тому человеку не то кумой, не то тёщей. Она ни о чём не должна была знать, она должна была просто кормить его и говорить, если спросят, что Борька — сын того человека, который доводился ей зятем и к которому шёл Борька.

Всё шло как по-писаному. Ночь Борька проворочался на по­латях у незнакомого человека, который впустил его сразу же, как только Борька назвал пароль. А утром они были уже на станции.

Три дня Борька крутился на станции, стараясь не попасть на глаза немецкой охране, норовя проникнуть к тупикам.

Но тупики усиленно охранялись, даже близко нельзя было подойти. А время для выполнения задания истекало. И к исходу третьего дня Борька так ничего и не узнал.

«Тёща», чувствуя неладное, волновалась тоже, сухо разгова­ривая с Борькой. Чтобы хоть как-нибудь ей угодить, Борька, когда она собралась за водой, пошёл с ней. Колонки на станции пере­мёрзли, работала лишь одна, и за водой пришлось идти чуть ли не через всю станцию. Когда они шли обратно, их нагнал старик.

• Ох, Михалыч! — узнала старика «тёща».— Никак работаешь?
• Не говори, соседка! — отозвался старик.— Заставили, иро­ды! Кочегар убёг...

Борька насторожился.

• Ну да ладно!— крикнул старик.— Хоть в ездки не гонят, всё тут, в маневровых...
• Дядя!— сказал Борька старику.— Я свободный, хочешь, зав­тра подсоблю?

«Тёща» испуганно глянула на Борьку, но, спохватившись, за­говорила бойко и ласково:

• Возьми, возьми, Михалыч! Внучек-то, вишь, какой отмахал, а на паровозе не езживал.

На следующий день рано утром она проводила Борьку к старику, и весь день Борька швырял уголь в красную глотку паровозной топки. Пот заливал глаза, ныла спина, но Борька улыбался. За день паровозик не раз сбегал к тупикам. Все они были забиты вагонами. Тяжёлыми вагонами, потому что, подцепив один, старенький паровозик, прежде чем тронуться, долго пыхтел крутил колёсами на месте, надсаживался, и Борьке приходилось побыстрей шевелить лопатой. Это значило, что на станции, в тупике, стоят вагоны с боеприпасами. Склады на колёсах...

*

Борька волновался весь вечер, ждал, что вот-вот хлопнет дверь и войдёт «отец», чтобы отвести его обратно, поближе к лесу. К вечеру Борька засобирался.

«Тёща» заслонила собой дверь.

— Нет,— сказала она.— Одного не отпущу.

Ночью, когда «тёща» уснула, Борька быстро оделся и исчез, тихо открыв дверь.

Он хотел сперва идти прямо в лес к назначенному месту, но в доме родственника «тёщи» тускло горел свет, и он постучал в окно.

За дверью зашевелились, щёлкнул засов. Борька шагнул впе­рёд, улыбаясь, и яркий сноп рассыпался перед глазами.

Борька пришёл в себя от нового удара. Перед ним почти вплотную белели тонкие губы полицая. И снова всё застлал крас­ный туман...

*

Снег искрился на солнце, слепил, и небо было синее-синее, как васильковое поле. Вдали что-то грохнуло, и Борька удивлённо посмотрел на небо: фронт ещё далеко, а зимой грозы не бывает. И вдруг всем своим существом ощутил, понял, что и солнце, и белый этот снег, и небо синее-синее он видит в последний раз.

Мысль эта пронзила его и потрясла. В ту же минуту снова ударил гром, и Борька снова посмотрел в небо.

В небе, совсем низко над землёй, на бреющем полёте шли наши штурмовики. Целое звено. И на крыльях у них сверкали звёзды.

Он очнулся, когда кто-то сильно толкнул его.

Борька обернулся: «отец»?!

• Беги!

Немцы и полицай, отбежав от дороги, сунулись в сугробы, спасаясь от самолётов.

• Беги!

Ревели над головой штурмовики, и с этим рёвом слились автоматные очереди.

Не слышал Борька, как свистели пули рядом с ним, как орали немцы и полицаи, что крикнул в последний раз человек, которого он звал «отцом».

*

Новое задание было особое. Как сказал им сам «батя», надо «перерезать, словно ножницами, важную дорогу», остановить дви­жение поездов. А удастся, заодно и эшелон взорвать.

Разведчики долго выбирали место, то приближаясь к желез­нодорожному пути, то уходя в сторону от дороги.

По рельсам то и дело сновали дрезины с пулемётными уста­новками, оттуда время от времени строчили длинными очередями по лесу. Через каждые полкилометра стояли часовые, их часто меняли, и не было никакой возможности подобраться к дороге. Поэтому Серёжа всё гнал и гнал отряд вдоль железнодорожной насыпи, злясь на немцев.

— Борька,— сказал он неожиданно,— не возвращаться же так…  На тебя вся надежда.

Когда стемнело, разведчики подошли поближе к дороге и залегли, чтобы прикрыть Борьку, если что. А Серёжа обнял его и, прежде чем отпустить, долго смотрел в глаза.

Борька полз ящерицей, маленький и легкий, почти не оставляя за собой следа. Перед насыпью остановился, примеряясь. «Ползком на неё не взобраться — слишком крутая»,— подумал. Он выждал, сжимая взрывчатку и нож, пока пролетит наверху дрезина, пока пройдёт часовой, и бегом кинулся вперёд — к рельсам. Мгновенно раскопал снег. Но дальше шла мёрзлая земля, и хотя нож был Серёжкин, острый, как шило, мерзлота, словно каменная, поддавалась еле-еле.

Тогда Борька положил взрывчатку на снег и стал копать обеими руками.

Теперь надо всю землю до крошки спрятать под снег. И утрам­бовать как следует, чтобы не было горки, чтоб не увидел её часовой, посветив фонариком.

Дрезина была уже недалеко, когда Борька осторожно сполз с насыпи, засыпая снегом шнур. Дрезина прошла, когда он был уже внизу, но Борька решил не торопиться, подождать часо­вого.

Скоро прошёл и часовой, прошёл, ничего не заметив, и Борька пополз к лесу.

На опушке его подхватили сильные руки, приняли конец шну­ра, Серёжа молча хлопнул по спине: мол, молодец.

Где-то вдали раздался неясный шум, потом усилился, и Серёжа положил руку на замыкатель. Потом промчалась дрезина. А через несколько минут вдали показался столб дыма, а потом и сам поезд. Он шёл на полной скорости, и ещё издали Борька раз­глядел на платформах множество танков.

Потом Борька увидел, как паровоз вдруг подпрыгнул и залился малиновым светом, как накренился, плавно уходя под насыпь, и за ним послушно пошёл весь эшелон.

• Отходим! — весело крикнул Серёжа, и они побежали в глубь леса, оставив одного разведчика, который должен был считать вражеские потери.

Они шли шумно, не таясь, немцам было теперь не до них, и все смеялись и говорили что-то возбуждённо, и вдруг Серёжа схватил Борьку под мышки, и остальные помогли ему. И Борька полетел вверх, к вершинам елей, освещаемых красными отбле­сками.

Пулемётную очередь даже никто и не услышал. Дальним молотком протукала она где-то на насыпи. И только одна пуля, нелепая пуля, достигла цели...

Борька взлетел вверх ещё раз, и его опустили. В снегу, глотая синий воздух, лежал Серёжа, чуть побледневший, без единой царапины. Разведчики, растерявшись, склонились над ним.

Борька растолкал их, снял шапку с головы Серёжи. У виска чернело, расплываясь, пятно...

Подбежал, запыхавшись, разведчик, оставленный считать вра­жеские потери. Подбежал весёлый, нетерпеливый.

• Семьдесят танков, братцы!

Но его никто не услышал. Он молча снял шапку.

• Серёжа...— Борька плакал, как маленький, гладя Серёжу по голове, и шептал, будто упрашивал его проснуться: — Серёжа!.. Серёжа!

*

Борька смотрел, как вздрагивают тонкие крылья, рассекающие облака, и было и горько и радостно у него на сердце.

Он не хотел лететь в Москву, ни за что не хотел. Но «батя» на прощание сказал:

— Ты всё-таки слетай. Война от тебя не уйдёт, не бойся, а орден получи. Получи его и за себя, и за Серёжу...

Москва оказалась совсем не такой, какой её Борька раньше видел на картинках. Народ всё больше военный, торопливый.

В Кремле Борьку вместе с целой толпой притихших военных провели в зал. Все сели, успокоились, и тут Борька увидел. Он даже сам себе не поверил сначала... Да, так, впереди, у стола с маленькими коробочками, стоял Михаил Иванович Калинин...

Вызывал Михаил Иванович по фамилии, имени и отчеству, и Борька поэтому не сразу понял, что это про него.

• Цариков Борис Андреевич,— повторил Калинин,— награж­дается орденом Красного Знамени.

И Борька вскочил и сказал вдруг из зала по-военному: «Я!»

Все засмеялись, и Калинин засмеялся, а Борька, покраснев до самой макушки, стал пробираться к проходу.

Михаил Иванович протянул Борьке коробочку, пожал руку, как взрослому, и вдруг обнял и поцеловал трижды, по-русски, как целовал Борьку отец, уходя на войну, как целовал его до войны дед...

Борька хотел было идти уже, но Михаил Иванович задержал его за плечо и сказал, обращаясь к залу:

• Поглядите, каков партизан! Вот не зря говорят: мал зо­лотник, да дорог. Взорвал наш Боря фашистский эшелон, 70 танков уничтожил!

И Борьке захлопали и хлопали так долго, пока он, всё такой же, как рак, красный, не прошёл сквозь весь зал и не сел на своё место.

*

И был в жизни Борьки Царикова ещё один памятный день.

Это было уже после того, как партизанский отряд «бати» соединился с наступающими войсками, и Борька стал ефрейтором, настоящим военным разведчиком.

Это было уже после того, как на своём автомате, новеньком ППШ, сделал он острым ножом, оставшимся в наследство от партизанского друга Серёжи, тридцать зарубок — на память о тридцати «языках», которых он взял вместе с товарищами.

Это было в день, когда Борькина часть подошла к Днепру и остановилась напротив местечка Лоева, готовясь к форсирова­нию реки.

Это было в октябре 1943 года.

Плескалась вода о прибрежные камни. Возле пояса на тесьме Борька привязал Серёжин нож и ступил в воду, стараясь не шуметь.

Вода обожгла, и, чтоб согреться, он нырнул и там, под водой, сделал несколько сильных гребков. Он плыл наискосок, не борясь с течением, а используя его, и приметой ему была берёза на том берегу.

Немцы беспорядочно стреляли, и пули шлёпались, будто мел­кие камешки, усеивая дно свинцовыми градинами. Ракеты плавили Днепр в синий цвет, и в минуты, когда над рекой выплывала новая ракета, Борька нырял, стараясь подольше задерживать дыхание.

В трусах, с ножом на бечёвке, дрожа от холода, Борька выполз на берег. Невдалеке слышался говор — гитлеровцы были в тран­шее. Идти дальше — опасно.

Борька оглянулся. Целил он на берёзу и выплыл точно к ней. Мышью шмыгнул он к дереву, влез на него, укрывшись в ветках.

Борька замер там, наверху. Место было отличное. По огонькам сигарет, видным сверху, по голосам угадывались траншеи, пути сообщения, окопы, землянки. Громоздились доты, наспех замас­кированные.

Борька глядел на землю, раскинувшуюся перед ним, и каж­дую точку, будто опытный картограф, вносил в уголки своей памяти, чтоб, вернувшись, перенести её на настоящую карту.

...Штурмовать Днепр Борькина часть начала утром, сразу после артподготовки, во время которой удалось уничтожить несколько мощных дотов, обнаруженных разведкой. Остальные потери врага можно было увидеть только там, прямо на поле боя, на той стороне Днепра, куда уже переправились первые отделения.

Борька поплыл туда вместе с комбатом и был при командном пункте, выполняя приказы. Всякий раз приказ был один: пере­правиться через Днепр — доставить пакет, привезти пакет.

К концу дня, когда бой стал удаляться, Борька, в восьмой раз переправившись через Днепр, шатаясь от усталости, пошёл искать походную кухню. Уже увидев её синий дымок, Борька присел, ра­дуясь, что дошёл, и сидя уснул.

Разведчики искали его на берегу Днепра, ходили вдоль реки, обошли плацдарм и уже считали его погибшим, когда батальон­ный повар нашёл Борьку спящим под кустом.

Его не стали будить, а так спящего и перенесли в землянку. Борька сладко спал, и снился ему родной город. И тополиная метель в июне. И солнечные зайчики, которые пускают девчонки во дворе. И мама. Во сне Борька улыбался. В землянку входили и выходили люди, громко говорили, а Борька ничего не слышал.

*

А потом у Борьки был день рождения.

Комбат велел, чтоб повар даже пироги испёк. С тушёнкой.

Все вокруг пили за Борькино здоровье.

Встал командир полка. Колыхнулось пламя коптилки.

Командир полка сказал Борьке так, будто знал, точно знал, о чём Борька думает.

• Отца бы твоего сюда, Борька,— сказал он.— Да маму. Да деда твоего, кузнеца. Да всех твоих боевых друзей, живых и мёртвых... Эх, хорошо бы было!

Командир полка вздохнул. Борька смотрел на огонь заду­мавшись.

• Ну, чего нет, того нет,— сказал командир полка.— Убитых не оживишь... Но за убитых мстить будем. И вот всем нам,— он оглядел бойцов, ездовых, повара,— и вот всем нам, взрослым людям, нужно учиться у этого мальчика, как надо мстить.

Он потянулся через стол к Борьке, обнял Борьку, прижат к себе.

• Ну, Борька, слушай! Ты теперь у нас герой. Герой Совет­ского Союза.

Все повскакали с мест, даже комбат, все загалдели, поздравляя Борьку.

А он всё думал о том, что командир полка сказал. Об отце о солдате с чёрным от копоти лицом, о маме и брате Толике, об «отце», о Серёже, о всех людях, которых он знал, которых люби…

Слёзы поплыли по щекам мальчишки.

И все подумали, что плачет Борька от радости.

* * *

Через две недели, 13 ноября 1943 года, немецкий снайпер поймал в перекрёстке своего оптического прицела русского сол­дата.

Пуля достигла цели, и на дно окопа упал маленького роста солдат. А рядом упала пилотка, обнажив русые волосы.

Боря Цариков...

Он умер сразу, не страдая, не мучаясь. Пуля попала в сердце

Весть о Бориной смерти мигом облетела батальон, и из наших траншей, неожиданно не только для немцев, но и для нашего командования, вдруг рванулась стена огня. Стреляли все огневые средства батальона. Яростно тряслись, поливая немцев, пулемёты и автоматы. Ухали миномёты. Трещали карабины.

Видя ярость людей, комбат первым выскочил из окопа, и батальон пошёл вперёд мстить за маленького солдата, за Борю Царикова.

Автор А. Лиханов

 

­ (Книга «Салют, пионерия!», рассказы о пионерах Героях Советского Союза, рисунки В. Юдина, Издательство «Малыш», г. Москва, 1982г.)

 

Ткаченко Елена Николаевна лектор-экскурсовод Отдела по краеведению и работе с ветеранами хут. Курбацкий (Музей имени Героя Советского Союза С.С. Аракеляна).